Сочинение: Образ доктора Юрия Живаго в романе Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго»
(507 слов) Для многих очевидно, что роман стихотворца Пастернака, удостоенный Нобелевской премии по литературе и журналистике, — величайший феномен литературного процесса XX в. Будто в знак протеста, роман впитал в себя особенности западного литературного восприятия — восприятия, в первую очередь, эстетического. Нельзя сказать, что это в корне нарушило русскую литературную традицию, предало ее и труды писателей-предшественников. Пастернаку удалось реализовать в своем произведении все этические амбиции, сумев предоставить им полноправные позиции в их синтезе с западным этическим постулатом. Несмотря на это, считать, что удачная игра с литературным подходом обеспечит вашему роману мировую известность — удел дилетанта. Так как ведущую роль сыграл, на мой взгляд, выбор главного героя и микроклимата, уготовленного гением Пастернака для него.
Юрий Андреевич Живаго — образ вселенской душевной панацеи, не находящей применения в мире, который предпочел быть вечно болен. Болен идеями, которые продвигала кучка озлобленных людей, не одобренных здравомыслящими современниками, но нашедших своих поклонников среди до безумия несчастного, нищего народа.
Развитие героя внутри романа весьма противоречиво. С одной стороны, читатель наблюдает, как Живаго становится умнее, опытнее, успевает побывать за недолгую жизнь в множестве амплуа: отчаянный романтик, отчаявшийся сухарь, любимый муж, любящий любовник. И, кажется, нет никаких предпосылок для того, чтобы герой усугублял собственное горе, будто бы стараясь страдать соразмерно с идущим в бездну миром. Но с другой, гораздо более обширной и сложной стороны, Живаго безнадежно деградирует. Его изначально невинная и крайне полезная страсть к познанию мира переросла во всемогущий интерес к тем вещам, которые изначально находились впотьмах его чистого юношеского сознания. В разум уже не мальчика, да и далеко не мужа пришла пошлость, но осталась тяга к счастью — явлению простому, ничем не отягченному. Счастье стало явлением недоступным не только для Живаго и его окружения: табу на искреннюю улыбку история одинаково диктовала каждому русскому, оказавшемуся на перепутье красного и белого, выбор между которыми был так неочевиден. В русском мире, окончательно уставшем от ярма рабства и мягкотелости Николая II, исчезли “плохие” и “хорошие” и появились новые категории “наши” и “ ваши”, причисление себя к которым было делом добровольно-принудительным.
Так и наш герой, как подобает образу, вобравшему, словно целительная губка, всю боль и ненависть пребывающего в бешеном пубертате народа, потерялся в кутерьме красок, которая своей пестротой вызвала у него невыносимую тошноту, принятую им за средство поиска истины, которым, несмотря не бедственное положение свое, герой, так не кстати для себя, не пренебрег.
Доктор Живаго останется в русской литературе, как персонаж, в наибольшей степени заслуживающий жалости. А жаль его за то, что читатель его ненавидит в той же мере, что и понимает. Я ненавижу Живаго за то, что он предает Тоню, находя свое счастье с Ларой, но я понимаю, что эти решения — лишь конвульсии обезображенной войной и партизанским пленом души, которая судорожно собирает песчинки счастья, чтобы не остыть к единственному чувству, способному её спасти — любви. Я ненавижу Живаго за его Московский творческий кризис и мужское бесстыдство, но понимаю, что это уже не тот Живаго, влюбляющий в себя в начале романа, это живой труп, которому никто не в состоянии помочь: ни он сам, ни новый Живаго, которого попросту нет. И, очевидно считает Пастернак, никогда не будет. Россия потеряла этого человека. В себе. В своей главе. В своей утробе.
Автор: Иван Лейтман
